72

Этот лекарь, вероятно, будет мне очень полезен; он, по-моему, из тех людей, которые привязываются к лицам привилегированным, беря на себя заботу думать за них, как это делают в Париже господа N. и N. Такова была когда-то роль Цицерона при римских патрициях, выродившихся и впавших в ничтожество в результате целого века счастливого господства аристократии. Было бы весьма забавно, если бы этот курьезный доктор в глубине души верил в Генриха Пятого не больше, чем он верит в господа бога».
Суровая добродетель г-на Готье, пожалуй, нашла бы серьезные доводы против этого слишком легкомысленно принятого решения; но г-н Готье немного напоминал собою тех добродетельных женщин, которые дурно отзываются об актрисах: он был скучен, говоря о лицах, слывших весьма занятными людьми.
Вечером того же дня, когда Люсьен познакомился с мадемуазель Пришар, у него сидел доктор; он ораторствовал на тему о рабочих тоном яростного Ювенала; говорил о их несомненной нужде и о том, что они, возбужденные якобинскими памфлетами, должно быть, сбросят с престола Людовика-Филиппа. Вдруг, когда часы пробили пять, доктор, оборвав себя на половине фразы, поднялся с места.
—  Что с вами, доктор? — спросил сильно удивленный Люсьен.
—  Это время вечерней молитвы, — спокойным голосом ответил добрейший доктор, набожно опуская маленькие глазки.
Люсьен громко расхохотался. Сам огорченный своей выходкой, он попробовал извиниться перед врачом, но им снова овладел приступ сумасшедшего смеха, слезы выступили у него на глазах, и он, уже совершенно плача, переспросил доктора:
—  Скажите, бога ради, куда вы идете?  не расслышал ваших слов.
—  К вечерней молитве, в часовню Кающихся, — и доктор с важным видом знатока объяснил ему сущность этой религиозной церемонии.
«Это бесподобно! — подумал Люсьен, стараясь как-нибудь продлить объяснение и скрыть от врача, что он задыхается от еле сдерживаемого смеха. — Этот человек — мой благодетель; без него я впал бы в маразм. Надо, однако, что-нибудь ему сказать, иначе он обидится».
—  Что стали бы говорить обо мне, дорогой доктор, если бы я пошел с вами?
—  Ничто не сделало бы вам больше чести, — спокойно ответил лекарь( нисколько не рассердившись на сумасшедший хохот Люсьена. — Но я должен, по совести, воспротивиться этой второй прогулке, как протестовал против первой; свежий вечерний воздух может снова вызвать воспаление* а если мы раздражим артерию, вам придется подумать о дальнем путешествии.
—  Других возражений у вас нет?
—  Вы станете предметом вольтерианских насмешек со стороны ваших однополчан.
—  Пустяки! Не боюсь я их: в этих людях слишком много для этого низкопоклонства. Полковник, в первую же субботу по прибытии нашем в город, объявил нам в строю с многозначительным видом, что он идет к мессе.