55

Не возражайте, сударь, — гневно закричал полковник, увидев, что Люсьен хочет в свою очередь заговорить. — Если вы на свою беду признаетесь в подобной глупости, я буду вынужден отослать вас в штаб, в Мец, я не хочу губить молодого человека, который уже однажды испортил   себе   всю   карьеру.
Люсьен был вне себя от ярости. Пока полковник говорил, два-три раза его искушало желание схватить перо со стола, с широкого елового, закапанного чернилами, замызганного стола, за которым, как за барьером, стоял этот грубый, лишенный всякого вкуса самодур, и написать тут же рапорт об увольнении. Мысль, что он станет предметом отцовских насмешек, остановила его; спустя несколько минут он нашел более достойный для мужчины выход: заставить полковника признать, что он обманут или что он хотел обмануть Люсьена.
—  Полковник, — сказал он дрожавшим от гнева голосом, но в достаточной мере владея собой, — меня исключили из Политехнической школы, это правда; меня объявили республиканцем, между тем как я был только легкомысленным юношей. Кроме математики и химии, я не знаю ничего. Я не изучал политических наук, и у меня есть серьезные возражения против всех форм правления. Я не могу поэтому судить, какой образ правления   больше   всего   подходит Франции...
—  Как, милостивый государь, вы смеете признаваться, будто не понимаете, что только король...
Мы опускаем здесь три страницы, которые бравый полковник выпалил одним духом и которые он несколькими днями ранее прочел в газете, субсидируемой государственной казной.
«Я переоценил умственные способности этого шпиона, размахивающего саблей», — подумал Люсьен, пока полковник разглагольствовал, и стал подыскивать фразу, которая несколькими словами выразила бы многое.
—  Вчера я первый раз за всю мою жизнь переступил порог этой библиотеки, — воскликнул он наконец, — и согласен заплатить пятьдесят луидоров тому, ктo докажет противное.
—  Дело не в деньгах, — язвительно возразил полковник. — Всем известно, что у вас их много, и, по-видимому, вы это знаете лучше, чем кто-либо другой. Вчера, сударь, в библиотеке Шмидта вы читали «National» и не взяли ни «Journal de Paris» ни «De-bats», лежавших на середине стола.
«Там находился точный наблюдатель», — решил Люсьен. И принялся излагать все, что он делал там; в результате обстоятельного пересказа малейших деталей он поставил полковника в невозможность отрицать:
во-первых, что действительно накануне он, Люсьен, читал в публичном месте газету впервые  со  дня   своего   прибытий   в   полк;
во-вторых, что в библиотеке Шмидта он пробыл только сорок минут;
в-третьих, что все это время он был занят чтением большого фельетона в шесть столбцов о моцартовском «Дон-Жуане»; Правильность этого утверждения он брался доказать изложением основных мыслей фельетона.
После двухчасового пребывания в Кабинете полковника, учинившего ему самый придирчивый допрос, Люсьен вышел, наконец, оттуда, бледный от гнева, Ибо недобросовестность полковника была очевидной; однако наш корнет испытывал живейшее удовольствие от сознания, что вынудил его взять обратно   свое   обвинение   по всем пунктам.