22

«Прежде всего, — сказал он себе, — мне следует вспомнить, что в четверти мили отсюда нет никакого неприятеля и что многие из этих господ — те, кому не исполнилось сорока лет, так же не видели неприятеля, как и я. Значит, все дело в пошлых привычках, порожденных скукой. Это не те молодые офицеры, исполненные отваги, безрассудства и веселости, которых можно видеть на сцене Жимназ; это просто скучающие люди, которые непрочь поразвлечься на мой счет; они будут наглы со мною, пока я не скрещу шпаги с кем-нибудь из них; лучше тотчас же затеять дуэль, чтобы поскорее установить мирные отношения. Но может ли этот толстяк подполковник быть моим секундантом? Сомневаюсь; его чин не позволит ему; он должен подавать пример порядка остальным... Где найти секунданта?» Люсьен поднял глаза и увидел большой дом, менее убогий, чем те, мимо которых проезжал до сих. пор полк; посредине широкой белой стены он заметил окно с жалюзи яркозеленого цвета. «Какое пристрастие к кричащим тонам у этих мошенников-провинциалов!»
Люсьен с удовольствием задержался на этой не слишком благожелательной мысли, как вдруг увидел, что ярко-зеленое жалюзи немного приоткрылось: в окне показалась молодая белокурая женщина с роскошными волосами и высокомерным лицом; она смотрела на проходящий полк. Все печальные мысли сразу покинули Люсьена при виде хорошенькой головки; он воспрянул духом. Облупленные, грязные стены домов Нанси, черная грязь, зависть и ревность сослуживцев, предстоящие дуэли, дрянная мостовая, заставлявшая скользить клячу, которую ему, быть может, дали нарочно, — все исчезло. Проходя под аркой, в конце улицы, полк был вынужден остановиться. Молодая женщина закрыла окно и продолжала смотреть, наполовину скрытая занавеской из вышитого муслина. Ей можно было дать лет двадцать пять. Люсьен нашел в ее глазах особое выражение; была ли то ирония, злоба или просто молодость и известное предрасположение к подтруниванию над всем на свете?
Второй эскадрон, эскадрон Люсьена, тронулся сразу; Люсьен, не сводя взора с ярко-зеленых жалюзи, пришпорил лошадь: она поскользнулась, упала и сбросила его на землю.
Вскочить на ноги, ударить клячу ножнами, прыгнуть в седло было для него, правду сказать, делом одной минуты; но все вокруг разразились громким хохотом. Люсьен заметил, что дама с пепельно-белокурыми волосами улыбалась еще в тот момент, когда он уже был в седле. Офицеры продолжали смеяться деланным смехом, нарочно, как смеется представитель партии центра в палате депутатов, когда министрам бросают обоснованный упрек.
—  А все ж таки он молодчага, — заметил старый, седоусый вахмистр.
—  Никогда у этой клячи не было лучшего ездока, — отозвался один из улан.
Люсьен был красен, как рак, но притворился совершенно спокойным.
Как только полк разместили в казармах и покончили с нарядами, Люсьен галопом погнал  свою клячу на почтовую  станцию.
—  Сударь, — сказал он станционному смотрителю, — я, как видите, офицер, и у меня нет коня. Эта кляча, которую мне временно дали в полку, быть может для того, чтобы надо мной поиздеваться, уже сбросила меня на землю, как вы тоже видите, — и он, покраснев, взглянул на следы грязи, которая, высохнув, белела на левом рукаве мундира, выше локтя. — Словом, сударь, есть у вас в городе подходящая лошадь, которую можно было бы купить? Мне нужно немедленно.