7

Но я хочу, чтобы капрал преуспел, — философски продолжал он, закуривая вновь сигарету. — Когда нация охвачена гневом и любовью к славе, прощай свобода. Газетчик, усомнившийся в правдивости бюллетеня, сообщающего о последнем сражении, будет рассматриваться как предатель, как союзник неприятеля и будет умерщвлен, как это делают республиканцы в Америке. Еще раз мы будем избавлены от свободы любовью к славе... Порочный круг... И так до бесконечности...»
Очевидно, наш корнет не был совершенно свободен от недуга резонерства, связывающего по рукам и ногам современную молодежь и сообщающего ей старушечий характер.
«Как бы там ни было, — вдруг решил он, примеряя мундир и глядясь в зеркало, — все они утверждают, что надо сделаться чем-нибудь. Ну что ж, я стану уланом; изучив военное дело, я выполню, по их мнению, свое назначение, а там будь что будет!»
Вечером, когда, впервые в жизни надев эполеты, он проходил мимо Тюильри, часовые взяли ему на-караул; он опьянел от радости. Эрнест Девельруа, настоящий интриган, знакомый решительно со всеми, вел его к подполковнику 27-го уланского полка, г-ну Филото, находившемуся проездом в Париже.
На улице Булуа, в одном из номеров четвертого этажа  гостиницы.   Люсьен,   сердце которого учащенно билось и который искал встречи с героем, увидел плотного мужчину с хитрыми глазами и крупными белокурыми бакенбардами, тщательно расчесанными во всю длину лица. «Боже великий! — подумал он. — Да ведь это прокурор из Нижней Нормандии!» Широко раскрыв глаза, он стоял неподвижно перед г-ном Филото, тщетно приглашавшим его «потрудиться присесть». При каждом слове беседы этот бравый солдат, участник Аустерлица и Маренго, умудрялся вставлять: «Моя верность королю» или: «Необходимость обуздания мятежников».
По истечений десяти минут, показавшихся ему вечностью, Люсьен поспешил уйти; он шел таким быстрым шагом, что Девельруа с трудом следовал за ним.
—  Боже великий! И это — герой?—воскликнул он, внезапно остановившись. — Ведь это жандарм! Это наемный убийца, получающий деньги от тирана за убийство своих сограждан и гордый своим ремеслом.
Будущий академик смотрел на вещи иначе и не столь высокомерно.
—  Что означает эта гримаса отвращения, как будто тебе подали несвежий страсбург-ский пирог? Хочешь ты или не хочешь быть чем-нибудь в свете?
—  Господи! Какая каналья!
—  Этот подполковник в сто раз лучше тебя; это крестьянин, который, работая шашкой на того, кто ему платит, дослужился до штаб-офицерских эполет.
—  Но он так груб, так отвратителен...