407

Придя к такому выводу, она отказалась от мысли узнать правду от этих господ. «Во всяком случае, — подумала она, — разве он не должеь был бы показаться здесь на пять минут или по крайней мере черкнуть хоть слово? Его поведение отвратительно».
Пробило одиннадцать часов, половина двенадцатого, полночь; Люсьен не появлялся. «О, я сумею отучить его от таких повадок!» — мысленно воскликнула г-жа Гранде, вне себя от гнева.
В эту ночь сон не коснулся ее вежд, как выразились бы люди, умеющие хорошо писать. Снедаемая яростью и скорбью, она попыталась отвлечься при помощи того, что ее поклонники называли «занятиями историей». Ее горничная принялась читать ей «Мемуары» г-жи де Мотвиль, которые еще позавчера казались ей руководством для женщины высшего света. Милые ее сердцу мемуары она нашла в эту ночь лишенными всякого интереса. Пришлось прибегнуть к тем романам, против которых г-жа Гранде уже восемь лет, защищая нравственность, выступала в своем салоне.
Всю ночь г-жа Трюбле, доверенная горничная, должна была подыматься в библиотеку, расположенную в третьем этаже, что казалось ей весьма утомительным. Она принесла оттуда один за другим несколько романов. Ни один не пришелся по вкусу, и, наконец, спускаясь все ниже и ниже, великолепная г-жа Гранде, которая терпеть не могла Руссо, была вынуждена остановить свой выбор на «Новой Элоизе». Все, что г-жа Трюбле читала ей в первую половину ночи, она находила холодным, скучным, ничто не отвечало ее мыслям.
Немного педантичная напыщенность, заставляющая мало-мальски разборчивых читателей сразу же захлопывать эту книгу, оказалась как раз тем, чего требовала непритязательная мещанская чувствительность г-жи Гранде.
Заметив, что рассвет уже пробивается сквозь щели ставней, она отпустила г-жу Трюбле. Ей пришло в голову, что утром она получит письмо с извинениями. «Мне принесут его в девять часов, и я сумею как следует на него ответить». Немного успокоенная мыслью о мщении, она, наконец, уснула, придумывая отдельные фразы для ответа.
В восемь часов г-жа Гранде нетерпеливо позвонила: ей показалось, что уже полдень.
— Мои письма, мои газеты! — недовольным тоном потребовала она.
Звонком вызвали швейцара; он явился, держа в руке только грязную пачку газет. Какой это был контраст с хорошеньким письмецом, изящным и аккуратно сложенным, которое она жадным взором отыскивала среди этих газет! Люсьен обладал особенным искусством складывать свои письма, и это, пожалуй, было тем из его светских талантов, к которому г-жа Гранде проявила наибольшее неравнодушие.
Утро прошло в том, что она строила планы забвения и даже мести, но тем не менее оно показалось ей бесконечным. За завтраком она была чрезвычайно сурова с прислугой и с мужем.
Увидав его в веселом настроении, она язвительно напомнила ему, как глупо он вел себя у военного министра, хотя г-н Левен, рассказав ей об этом, взял с нее слово хранить вечное молчание.
Пробил час, половина второго, два часа. Повторение этих звуков, напоминавшее г-же Гранде проведенную ею ужасную ночь, вызвало у нее приступ ярости. Довольно продолжительное время она была как бы вне себя.
Внезапно — кто бы мог ожидать этого от характера, исполненного самого ребяческого тщеславия? — ей пришло в голову написать Люсьену. Целый час она боролась со страшным искушением написать первой. Наконец она сдалась, нисколько, однако, не закрывая глаз на весь ужас своего поступка.