304

На третий день, в полдень, наши путешественники заметили на горизонте остроконечные колокольни Кана, главного города Кальвадосского департамента, в котором так опасались г-на Меробера.
— Вот и Кан, — сказал Кофф.
Вся веселость Люсьена сразу пропала, и, повернувшись к Коффу, он с глубоким вздохом произнес:
— Я не скрываю от вас своих Мыслей, дорогой Кофф. Я испил всю чашу стыда, вы даже видели меня плачущим, какую новую подлость мне придется совершить здесь?
— Стушуйтесь совсем, ограничьтесь лишь содействием мероприятиям префекта, отдавайтесь делу с меньшей серьезностью.
— Мы допустили ошибку, остановившись в префектуре.
— Конечно, но эта ошибка — следствие той серьезности, с которой вы относитесь к делу, и рвения, с которым вы стремитесь к цели.
Подъехав ближе к Кану, путешественники увидали на дороге много жандармов и нескольких горожан в сюртуках; они двигались с военной выправкой, и в руках у них были увесистые дубинки.
— Если не ошибаюсь, это громилы с биржи, — промолвил Кофф.
— А разве на бирже действительно произошло избиение? Разве это не выдумка «Tribune»?
— Что касается меня, я получил пять-шесть ударов палкой, и дело кончилось бы плохо, не окажись при мне большого циркуля и не сделай я вида, что собираюсь проткнуть брюхо этим молодцам. Их достойный вожак, господин N., был в десяти шагах от меня и из окна антресолей кричал: «Этот лысый человек — агитатор!» Я спасся, свернув на Колонную улицу.
У городских ворот осмотр паспортов обоих путешественников занял десять минут. Люсьен рассердился. Тогда уже немолодой рослый и сильный мужчина, приставленный к воротам, размахивая толстой дубинкой, недвусмысленно послал его ко всем чертям.
— Милостивый государь, моя фамилия Левен, я докладчик прошений, и я считаю вас болваном. Назовите свое имя, если у вас хватит смелости.
— Меня зовут Люстюкрю, — ответил человек с дубинкой, посмеиваясь и вертясь вокруг кареты. — Сообщите мое имя вашему королевскому прокурору, господин храбрец. Если мы когда-нибудь встретимся с вами в Швейцарии, — добавил он шопотом, — вы получите столько пощечин и других знаков презрения, сколько вам понадобится для того, чтобы начальство повысило вас в чине.
— Не смей заикаться о чести, переодетый шпион!
— Право, — заметил, едва удерживаясь от смеха, Кофф, — я был бы в восторге, если бы вас немного подняли на смех, как меня на Биржевой площади.
— При мне нет циркуля, а только пистолеты.
— Вы можете безнаказанно убить этого переодетого жандарма. Ему приказано не поддаваться гневу, и, быть может, при Монмирайле это был храбрый солдат. Сегодня мы служим с ним в одном полку, —с горькой усмешкой продолжал Кофф, — не будем же выходить из себя.
— Вы жестоки, — сказал Люсьен.
— Я только говорю правду, когда меня спрашивают, а там как хотите.
На глазах у Люсьена выступили слезы. Карете разрешили въехать в город. У дверей гостиницы Люсьен взял Коффа за руку.
— Я совершенный младенец.
— Нет, вы баловень мира сего, как говорят проповедники, и вам никогда не приходилось заниматься неприятным делом.
Хозяин гостиницы принял их с большой таинственностью: свободные комнаты были и вместе с тем их не было.
Дело в том, что хозяин дал знать в префектуру; гостиницы, боявшиеся притеснений со стороны жандармов и агентов полиции, получили приказ не предоставлять помещений сторонникам г-на Меробера.
Префект, г-н Буко де Серанвиль, разрешил отвести комнаты г-дам Левену и Коффу.