Великие о Стендале

Ортега-и-Гасет (испанский философ)
«Стендаль всегда рассказывает, даже когда он определяет, теоретизирует и делает выводы. Лучше всего он рассказывает»

Симона де Бовуар
Стендаль «никогда не ограничивал себя описанием своих героинь как функции своего героя: он придавал им их собственную сущность и назначение. Он делал то, что мы редко находим у других писателей - воплощал себя в женских образах».




Стендаль. Люсьен Левен (Красное и Белое)

293

Господин де Рикбур пришел в явное замешательство, так как солгать он не смел, опасаясь тайной агентуры этих господ.
— Я буду откровенен, — сказал он наконец, — так как откровенность основная черта моего характера. Бартелеми — единственный дамский сапожник в городе... Остальные сапожники работают на женщин из простонародья... и мои дочери никогда не соглашались заказывать у них... Но я сделал ему строгое внушение.
Выведенный из терпения всеми этими подробностями, без четверти двенадцать Люсьен довольно грубо сказал г-ну де Рикбуру:
— Не угодно ли вам, милостивый государь, прочесть письмо господина министра внутренних дел?
Префект очень медленно дважды прочитал письмо. Оба молодых путешественника несколько раз за это время переглянулись.
— Дьявольски трудная штука эти выборы! — сказал префект, покончив с чтением. — Я из-за них уже три Недели не сплю по ночам. Это я-то, который, слава богу, в обычное время, ложась в постель, не слышу, как у меня спадает с ноги вторая туфля! Если я, увлеченный преданностью королевскому правительству, позволю себе применить какую-нибудь серьезную меру по отношению к моим подчиненным, я утрачиваю душевное спокойствие. В ту минуту, когда я собираюсь заснуть, угрызения совести или, в лучшем случае, тягостный диалог с самим собой, имеющий целью выяснить, свободен ли я от этих угрызений, гонит сон прочь от меня. Вам это еще незнакомо, господин комиссар (так величал Люсьена, желая оказать ему честь, добрейший господин де Рикбур: он называл его комиссаром по выборам), вы еще юны душою, сударь, административные заботы никогда не нарушали вашего душевного мира. Вы никогда не находились в прямой оппозиции к населению. Ах, сударь, это очень тяжелые минуты. Потом задаешь себе вопрос: «Все ли в моем поведении было совершенно безупречно? Руководствовался ли я единственно преданностью королю и отечеству?» Вы не знаете, сударь, этих мучительных колебаний, жизнь рисуется вам в розовом свете, в дороге вас занимает причудливая форма какого-нибудь облака.
— Что вы, милостивый государь! — запротестовал Люсьен, позабыв о всякой осторожности, о всех приличиях и терзаясь укорами совести.
— Ваша ясная, безмятежная молодость даже не имеет представления об этих опасностях; одно упоминание о них повергает вас в ужас. За это я еще больше вас уважаю, разрешите мне в этом признаться вам, мой молодой сотрудник. Ах, сохраните же надолго спокойствие честной души! Не позволяйте себе никогда в вашей административной деятельности ни малейшего поступка, я не скажу — сомнительного с точки зрения чести, но сомнительного в ваших собственных глазах. Возможно ли, сударь, счастье без душевного мира? Совершив поступок, сомнительный с точки зрения требований чести, вы утратили бы навсегда спокойствие души.
Ужин был подан, и все трое уже сидели за столом.
— Вы' убили бы сон, как говорит великий трагический поэт Англии в своем «Макбете».
«Ах, подлец, ты словно создан нарочно для того, чтобы терзать меня!» — думал Люсьен и, хотя умирал от голода, чувствовал такое стеснение в груди, что не мог проглотить ни кусочка.
— Кушайте же, господин комиссар, — уговаривал его префект, — берите пример с вашего помощника.
— Всего только, милостивый государь, секретаря, — поправил его Кофф, продолжая уплетать за обе щеки с волчьим аппетитом.

Возврат к списку