Великие о Стендале

Ортега-и-Гасет (испанский философ)
«Стендаль всегда рассказывает, даже когда он определяет, теоретизирует и делает выводы. Лучше всего он рассказывает»

Симона де Бовуар
Стендаль «никогда не ограничивал себя описанием своих героинь как функции своего героя: он придавал им их собственную сущность и назначение. Он делал то, что мы редко находим у других писателей - воплощал себя в женских образах».




Стендаль. Люсьен Левен (Красное и Белое)

273

«Всю эту правдивую историю происхождения литургии я нашел у отца Ма-бильона, именем которого только что названа одна из улиц вашей блистательной столицы. Собственно говоря, не в самом тексте Мабильона — у бедного монаха нехватило на это смелости, — а в примечаниях. Ваша литургия, сударыня, столь же недавнего происхождения, как и ваш Париж, которого в пятом веке не существовало».
До сих пор г-жа Гранде отвечала только отрывистыми незначительными фразами, немец же, вскинув очки на лоб, возражал ей ссылками на факты, а когда их оспаривали, он приводил цитаты. Этот ужасный человек обладал изумительной памятью.
Госпожа Гранде была чрезвычайно раздражена. «Как хороша была бы в эту минуту госпожа де Сталь, — думала она,— окруженная таким количеством внимательных слушателей! Я вижу по меньшей мере тридцать человек, следящих за нашим спором, а я, боже великий, не нахожу ни слова для возражения, но рассердиться уже слишком поздно».
Пересчитывая слушателей, которые сперва посмеивались над странными замашками немца, а теперь начинали восхищаться им, главным образом его нелепым видом и необычной манерой вскидывать очки, г-жа Гранде встретилась глазами с Люсьеном.
В своем испуге она почти молила его помочь ей. Она только что убедилась, что ее самые очаровательные взоры не производили никакого впечатления на немца, который прислушивался лишь к собственным словам и не замечал никого вокруг.
В ее умоляющем взгляде Люсьен прочел призыв к его отваге; протиснувшись вперед, он стал рядом с немцем-диалектиком.
— Но, сударь...
Оказалось, немец не слишком боялся насмешек французской иронии. Люсьен чересчур понадеялся на это оружие, и так как он ни аза не смыслил в спорном вопросе, не знал даже, на каком языке писал Мабильон, то под конец был разбит наголову.
В час ночи Люсьен ушел из этого дома, где ему всеми силами старались понравиться; душа его была опустошена. Люди, литературные анекдоты, отменная вежливость в обхождении — все внушало ему ужас. Он испытал истинное наслаждение, разрешив себе часок побыть наедине с воспоминаниями о г-же де Шасте-ле. Представители человеческой породы, цвет которых он видел в тот вечер, были как будто созданы для того, чтобы усомниться в возможности существования таких людей, как г-жа де Шастеле. Он с восторгом вызвал со дна души другой образ; в нем была прелесть новизны — пожалуй единственное, чего недостает любовным воспоминаниям.
Писатели, ученые, депутаты, которых он только что видел, остерегались показываться в крайне злоязычном. салоне г-на Левена-отца: там их безжалостно подняли бы яасмех. В этом салоне все издевались надо всеми — горе дуракам и лицемерам, у которых нехватало остроумия! Титул герцога или пэра Франции, чин полковника национальной гвардии, как это испытал на себе г-н Гранде, никого не спасал от самой веселой иронии.

Возврат к списку

aa