236

Несмотря на полное отвращение к аристократической красоте и к искусственной грации г-жи Гранде, Люсьен, верный своему обещанию, два раза появлялся в самом приятном из всех салонов умеренных.
Как-то вечером, когда Люеьен вернулся домой в полночь и на вопрос матери, где он был, ответил, что правел время у Гранде, отец спросил его:
— Как ты добился того, что госпожа Гранде относится к тебе, как к равному?
— Я стал подражать талантам, которые придают ей такую прелесть: я написал акварель.
— Какой же сюжет ты избрал, чтобы понравиться ей?
— Испанского монаха верхом на осле, отправляемого Родилем на виселицу '.
— Какой ужас! Что за черты характера вы приобретаете в этом доме! — воскликнула г-жа Левен. — Они совсем не свойственны вам. Вы испытаете на себе все их отрицательные стороны и не почувствуете ни одного из их преимуществ. Мой сын — палач!
— Ваш сын — герой! Вот вывод, который делает госпожа Гранде, полагающая, что все инакомыслящие должны быть подвергнуты безжалостным пыткам. 'Молодая женщина, обладающая такой душой и умом, видящая вещи в их подлинном свете, словом имеющая счастье хоть немного походить на вас, сочла бы меня негодяем, министерским прихвостнем, который хочет стать префектом' и найти во Франции свою «Трансноненскую улицу». Но госпожа Гранде метит в гении, жаждет сильных страстей, стремится блистать умом. Для бедняжки, все духовное богатство которой сводится лишь к здравому смыслу, да и то пошлейшему, монах, отправляемый на виселицу в стране суеверий генералом умеренных убеждений, — нечто великолепное. Моя акварель для нее — картина Микельанджело.
— Итак, ты станешь жалким донжуаном, — с глубоким вздохом промолвила г-жа Левен.
Господин Левен громко расхохотался.
— Ах! Замечательно! Люеьен в роли донжуана! Но, ангел мой, вы, повидимому, страстно любите его, если говорите такой вздор. От души рад за вас: счастлив тот, кто под влиянием страсти лепечет глупости. И в тысячу раз счастливее тот, кто говорит нелепости под влиянием любви в наш век, когда люди делают это лишь вследствие умеренной беспомощности и ограниченности! Беднягу Люсьена будут всегда дурачить женщины, которых он полюбит. Запаса черствости в его сердце, по-моему, хватит лет на пятьдесят.
— Словом, — улыбаясь от счастья, спросила г-жа Левен, — ты убедился, что странное и пошлое кажется этой бедной госпоже Гранде вершинами микельанджеловского искусства? Бьюсь об заклад, что ни одна из этих мыслей не пришла тебе в голову, когда ты писал своего монаха.
— Верно, я просто думал о господине Гранде, который в этот вечер хотел без дальних слов перевешать всех оппозиционных журналистов. Сначала мой монах на осле имел сходство с господином Гранде.
— А ты угадал, кто любовник этой дамы?
— Ее сердце до такой степени черство, что я считал его благоразумным.
— Но без любовника в даме чего-то нехватало бы. Ее выбор пал на господина Крапара.
— Как? На начальника полиции моего министерства?
— The same (он самый), так что при его посредстве вы можете когда-нибудь на казенный счет шпионить за вашей любовницей.
При этих словах Люеьен стал молчалив; мать угадала его тайну.
— Ты бледен, мне кажется, мой друг. Возьми свой подсвечник и, прошу тебя, никогда не ложись спать позже часа.
«Будь у меня в Нанси господин Кра-пар, — думал Люсьен, — мне не пришлось бы самолично убеждаться в том, что происходит с госпожой де Шастеле».
А что случилось бы, если бы я это знал месяцем раньше? Я только немного раньше потерял бы счастливейшие дни в моей жизни... Я только месяцем раньше был бы обречен проводить свои утра в обществе сиятельного плута, а вечера — с плутовкой-женщиной, пользующейся наибольшим уважением в Париже».
Из этих преувеличенно мрачных рассуждений видно, как были еще сильны душевные страдания Люсьена. Ничто так не озлобляет человека, как несчастье. Посмотрите на ханжей.