122

Другое сомнение еще сильнее взволновало ее сердце.
«Значит, его молчаливость в начале вечера, — думала она, — объяснялась не отсутствием темы для разговора, как я имела наивность предположить. Причиной этому было подозрение, ужасное подозрение, подорвавшее его уважение ко мне... Подозрение в чем? Какой же гнусной должна быть клевета, чтобы произвести такое сильное впечатление на столь молодое и благородное существо?»
Госпожа де Шастеле была так возбуждена, что не думала о своих словах и, невольно поддавшись веселому тону, который беседа приобрела за ужином, задала Люсьену странный вопрос:
— Как! Вы не находили слов... кроме самых незначительных, чтобы говорить со мною в начале вечера? Была ли это... чрезмерная учтивость? Или сдержанность, естественная при первом знакомстве? Или... (и голос ее понизился помимо ее воли) виной этому было подозрение? — выговорила она, наконец, еле слышно, но очень выразительно.
— Это было следствием моей крайней застенчивости: я совсем неопытен в жизни, я никогда нe любил; глаза ваши, когда я увидал их так близко, испугали меня; до сих пор я видел вас лишь издали.
Слова эти были сказаны так искренно и задушевно, они свидетельствовали о такой любви, что, прежде чем г-жа де Шастеле успела об этом подумать, ее правдивые и глубокие глаза ответили: «Я тоже люблю вас».
Она очнулась, словно от экстаза, и почти сразу же поспешила отвести глаза; но Яюсьен уловил этот взор признания.
Он покраснел до смешного, он был вполне счастлив. Г-жа де Шастеле чувствовала, что щеки ее заливает жгучий румянец.
«Боже мой! Я себя ужасно компрометирую, все взгляды, должно быть, направлены на этого чужого человека, с которым я говорю так долго и с таким интересом!»
Она позвала г-на де Блансе, танцовав-шего котильон.
— Проводите меня до садовой террасы: я уже пять минут, как совершенно задыхаюсь от жары. Выпила полбокала шампанского и, кажется, в самом деле опьянела.
Но, к ужасу г-жи де Шастеле, ее кузен, виконт де Блансе, вместо того чтобы отнестись к ней с участием, только усмехнулся, услыхав эту ложь. Он безумно ревновал свою кузину, которая так интимно и с таким удовольствием беседовала с Люсьеном. Кроме того, ему говорили в полку, что не нужно верить недомоганиям красавиц. Он уже подал руку г-же де Шастеле и собирался, вывести ее из зала, когда на смену этой мысли пришла другая, не менее блестящая: он заметил, что г-жа де Шастеле опиралась на его руку с беспомощностью, свидетельствовавшей о крайней слабости.
«Может быть, моя прекрасная кузина хочет, наконец, признаться мне во взаимности? Или по крайней мере просто в нежном чувстве ко мне?» — подумал г-н де Блансе.
Но все подробности вечера, которые он перебирал в своем уме, ничего ему не говорили об этой счастливой перемене. Произошла ли она неожиданно, или г-же де Шастеле захотелось посекретничать с ним? Он повел ее на другую сторону цветника. Там стояли мраморный стол и большая садовая скамья со спинкой и подножкой. Он с трудом усадил на скамью г-жу де Шастеле, которая, казалось, почти не могла двигаться.