112

Господа эти не совсем ошибались. Отличительной чертой характера г-жи де Шастеле была полная беспечность. Под внешней серьезностью, которой ее красота придавала нечто величественное, скрывался счастливый и даже веселый характер. Ее высшим удо-
вольствием было мечтать. Можно было подумать, что она не обращает никакого внимания на происходящие вокруг нее мелкие события; напротив, ничто от нее не ускользало: она все прекрасно замечала, и эти-то незначительные события и питали ее мечтательность, которую все принимали за надменность. От нее не ускользали никакие житейские мелочи, однако только очень немногое могло взволновать ее, важные же деловые вопросы ничуть не трогали ее.
Например, в самое утро бала г-н де Пон-леве сильно разбранил ее за то безразличие, с каким она прочла письмо, извещавшее ее об одном банкротстве. А немного времени спустя ее до слез взволновала встретившаяся ей на улице маленькая старушка, которая брела нищенски одетая, в выглядывавшей из-под лохмотьев рваной рубашке и с почерневшей от солнца кожей. Никто в Нанси не разгадал этого характера; только ее близкая подруга, г-жа де Константен, выслушивала иногда ее признания и часто смеялась над ними. Со всеми остальными г-жа де Шастеле говорила ровно столько, сколько надо было, чтобы поддержать беседу, но начать разговор самой всегда казалось ей непосильным трудом.
Обращаясь мыслью к Парижу, она жалела только об одном: об итальянской музыке, которая особенно располагала ее к мечтательности. Она очень мало думала о самой себе, и даже описываемый нами бал не мог надлежащим образом напомнить ей о той роли, которую она должна была разыгрывать, чтобы придать себе кокетливость, присущую, по общепринятому мнению, всякой женщине.
Когда Люсьен отвел мадемуазель Теодо-линду к ее матери, г-жа де Серпьер сказала во всеуслышанье:
— Что означает это белое муслиновое платьице? Разве в таком виде следует являться в день, подобный сегодняшнему? Она вдова генерала, состоявшего при особе короля; она владеет состоянием, утроенным, даже учетверенным благодеяниями наших Бурбонов. Госпожа де Шастеле должна была понять, что притти к госпоже де Марсильи в день тезоименитства нашей обожаемой принцессы — все равно, что приехать ко двору в Тюильри. Что скажут республиканцы, когда увидят, что мы так легкомысленно относимся к самым священным вещам? Разве когда чернь, обрушиваясь потоком, посягает на наши святыни, каждый из нас не должен быть мужественным и строго исполнять свои обязанности, сообразно с занимаемым поло-
жением? В особенности же, — подчеркнула она, — единственная дочь господина де Пон-леве, который, справедливо ли, или нет, но стоит во главе местной аристократии и во всяком случае, в качестве королевского комиссара, дает нам указания! Ее взбалмошная головка и не подумала об этом!
Госпожа де Серпьер была права; г-жа Шастеле заслуживала порицания, но не в такой степени, в какой ее порицали. «Что скажут республиканцы?» — восклицали все благородные дамы; и они думали о номере «Aurore», который должен был выйти послезавтра.