110

Этот степенный республиканец доставил себе удовольствие школьника: он часто проходил мимо полковника Малера и Не только не заговаривал с ним, Но даже не удостаивал его взглядом. В этом отношении он следовал общему примеру: никто ни с одним словом не обратился к полковнику, столь гордому своим общественным положением; он оставался в одиночестве, как паршивая овца; этим выражением всё вообще пользовались на балу, чтобы характеризовать его незавидную роль. Ему и в голову не пришло покинуть бал и избавиться от столь единодушных оскорблений. «Здесь он неблагомыслящий, — думал Люеьен, — и я только расплачиваюсь с ним за сцену, которую он сделал мне когда-то по поводу читальни. С этими грубиянами нельзя упускать случая показать им свое презрение; порядочные люди гнушаются ими, а они думают, что их боятся».
Еще при входе Люсьен заметил, что на всех дамах были зеленые и белые ленты, но1 это ничуть не задело его. «Это оскорбление относится к главе государства, и к главе вероломному. Нация находится на слишком большой высоте, чтобы какая-нибудь семья, пусть даже семья героя, могла ее оскорбить».
В глубине одной из палаток, примыкавшей к беседке, был устроен укромный уголок, весь залитый светом; там гореЛо, вероятно, не меньше сорока свечей; их блеск и привлек Люсьена. «Это похоже на уличный алтарь во время праздника тела господня», — подумал он. Посреди этих свечей, на самом почетнбм, месте, стоял, как ковчежец с мощами, портрет совсем юного шотландца. В лице этого ребенка художник, который, несомненно, мыслил лучше, нежели рисовал, стремился сочетать милую улыбку нежного возраста с челом, осененным высокими думами гения. Художник достиг того, что получилась странная карикатура — нечто невероятно уродливое.
Все дамы, Еходившие в бальный зал, торопливо пересекали его и спешили к портрету юного Шотландца. Там они молча стояли с минуту, напустив на себя самый серьезный вид. На обратном пути Лица их принимали более веселЬе, соответствующее балу, выражение, и они шли здороваться с хозяйкой. Две-три дамы, Направившиеся к г-же Де Марсильи прежде, чем к портрету, были очень сухо приняты и оказались в таком смешном положении, что одна из них сочла уместным почувствовать себя дурно. Люсьен не упускал ни одной подробности всего этого церемониала. «Мы, аристократы, — смеясь, думал он, — когда собираемся, не боимся никого, но зато на сколько глупостей надо смотреть без смеха! Забавно, — думал он, — что эти два соперника, Карл Десятый и Людовик-Филипп, платя слугам народа народными деньгами, считают, что мы им чем-то лично обязаны».
Окинув взглядом всю картину бала, который был очень хорош, Люсьен, руководимый чувством признательности, опустился на стул рядом со столиком для игры в бостон графини де Коммерси, родственницы императора. В течение смертельно скучного получаса Люсьен слышал, как она раз пять-шесть сама себя так назвала.
«Тщеславие этих провинциалов внушает им невероятные идеи, — думал он. — Мне кажется, что я путешествую по чужой стране».
— Вы бесподобны, сударь, — сказала ему родственница императора, — и, конечно, мне не хотелось бы расставаться с таким любезным кавалером. Но я вижу девиц, которые желают танцовать. Они стали, бы смотреть на меня враждебно, если бы я удерживала вас дольше.