107

Этот республиканец, человек действия, любивший верховую езду за то, что она была подготовкой к сражению, всегда представлял себе любовь опасной и презренной бездной и был уверен, что никогда в нее не упадет. Помимо того, он считал эту страсть крайне редкой всюду, за исключением театральных подмостков. Он был удивлен всем, что с иим случилось, как дикая птица, попавшая в сети, которую сажают в клетку; подобно этой испуганной пленнице, он только яростно бился головой о прутья своей клетки. «Как, — возмущался он, — не суметь выговорить ни слова! Забыть даже о простейших правилах приличия! Так моя слабая совесть поддается соблазну греха, и у меня нехватает даже смелости совершить его!»
На следующий день Люсьен не был занят по службе; он воспользовался разрешением полковника и уехал далеко в глубь Бюрель-вильерского леса. Под вечер какой-то крестьянин сказал ему, что он находится в семи милях от Нанси.
«Надо сознаться, что я глупее, чем думал. Разве, разъезжая по лесу, я добьюсь расположения гостиных Нанси и найду случай встретиться с госпожой де Шастеле и исправить мою оплошность?» Он поспешил вернуться в город и отправился к Серпьерам. Мадемуазель Теодолинда была его другом, а он, считавший себя таким сильным, нуждался в тот день в дружеской поддержке. Он был далек от того, чтобы осмелиться говорить с мадемуазель Теодолиндой о своей слабости, но возле нее его сердце обретало некоторый покой. Г-н Готье имел все права на уважение, но он был жрецом республики, и все, что не вело к счастью свободной и независимой Франции, казалось ему недостойным внимания ребячеством. Г-н Дю Пу-арье был замечательным советчиком; помимо своего знания людей и событий Нанси, он раз в неделю обедал с особой, которой так интересовался Люсьен. Но Люсьен всячески остерегался дать ему повод к предательству.
Когда Люсьен рассказывал мадемуазель Теодолинде о том, что он видел во время своей далекой прогулки, доложили о приходе г-жи де Шастеле. В одно мгновение у Лю-сьена точно отнялись руки и ноги; тщетно пытался он говорить; немногие слова, которые он произнес, были почти невнятны.
Он был бы не менее поражен, если бы, отправляясь с полком в бой, вместо того чтобы скакать вперед на врага, он обратился бы в бегство. Эта мысль повергла его в сильнейшее смущение. Значит, он ни в чем не может положиться на себя! Какой урок скромности!
Как много надо работать над собой, чтобы получить в конце концов уверенность в самом себе, построенную не на предположениях, а на фактах!
Люсьен был выведен из глубокой задумчивости удивительным событием: г-жа де Серпьер представляла его г-же де Шастеле, сопровождая эту церемонию безудержными похвалами. Люсьен, сильно покраснев, тщетно пытался найти хоть одно учтийое слово, в то время как рядом особенно превозносили его тонкое парижское остроумие и замечательную находчивость. Наконец г-жа де Серпьер сама заметила его состояние.
Госпожа де Шастеле воспользовалась каким-то предлогом, чтобы по возможности сократить свой визит. Когда она поднялись, Люеьен очень хотел предложить ей руку и проводить ее до кареты, но был охвачен таким приступом дрожи, что благоразумно решил не расставаться со своим стулом. Он Испугался скандала. Г-жа де Шастеле могла бы сказать: «Это я, сударь, должна подать вам руку».